Часть вторая

Глава 1

Влажный ветер нес запах речной воды, растаявшего снега, мокрой земли – тот первый, самый желанный запах вплотную приблизившейся весны, что радует больше, чем даже сладкое дыхание цветов и ягод. Предслава выбрала на взгорке местечко посуше и стояла, дыша полной грудью и окидывая взглядом голубой простор. За спиной ее возвышался Дивинец, но на вершину она не полезла – слишком еще грязно и скользко. Правда, старый волхв Святобор, седой старик, нарядившись в медвежью шкуру, сегодня на заре лазил на вершину и там ревел, будто князь всех медведей, подавая своему косматому стаду знак, что пора просыпаться и выходить из берлог. Голос у него был еще сильный – голос Велеса. Плясал на вершине «медвежью пляску» с кудесом и бубенцами вокруг разведенного костра, приветствуя вновь входящую в мир богиню Ладу и ее священного зверя, а народ стоял, плотной толпой окружив Дивинец, и хлопал в лад. Но когда старик спускался по очень крутым, скользким склонам, Воята, Гостята и еще двое парней держали его под руки и ловили внизу, чтобы не съехал прямо на шкуре в лужи растаявшего снега у подножия священного холма.

Предслава стояла у начала одной из нескольких, почти одинаково крутых тропок, ведущих на Дивинец, а впереди перед глазами ее расстилался Волхов. Река только-только освободилась ото льда, но и теперь еще течение несло огромные льдины, между которыми лишь проглядывала темная, мутная вода. Предслава едва дождалась этого дня. Святобор долго не давал позволения начинать встречать весну, отмечать Медвежий день, все говорил – рано. Предслава и сама знала, что рано, но едва ли кто во всей Ладоге ждал знака с большим нетерпением, чем она.

Эта зима тянулась для нее очень долго – и не только потому, что дни здесь были еще короче, ночи еще длиннее, холода суровее, а метели злее и продолжительнее, чем в Деревляни. Почти всю ее первую половину Предслава провела в дороге. Из Киева Велемова дружина уехала в лодьях по реке, но до среднего Днепра едва-едва успели добраться до ледостава. Несколько седьмиц провели в Колонце, Свинеческе, Катыни – ни одно из этих жилых мест, городов и весей, не могло вместить весь обоз. Самого воеводу с родней и ближней дружиной принимала у себя смолянская княгиня Заряла. Она считалась родной сестрой Велема; Предслава знала от матери, как так вышло, и хотя помнила, что эта женщина им по крови вообще не родня, за двадцать лет все привыкли, что князь смолян и днепровских кривичей Станислав считает себя зятем Домагостя и Велема. Да и почему нет? Плохо ли иметь в зятьях человека, держащего в руках важнейший узел торгового пути, место перехода с южных рек на северные? Уж точно лучше, чем во врагах. Поэтому Велем давно смирился с тем, что его давний обман обрел все права истинной правды и у него появилась как бы пятая сестра, в доме которой он с дружиной всегда мог найти родственный прием [14] .

Когда закончились двенадцатидневные новогодние праздники, дружина тронулась дальше – уже на санях, предоставленных Станилой, что входило в докончание между ним и волховско-ильмерьской знатью. Долго ехали по извилистой Ловати, преодолевая вьюжные заносы. Но вот приблизился Ильмерь, и у Предславы замирало сердце. Все здесь было уже совсем не так, как в Деревляни, гораздо более теплой земле, где она привыкла жить. Здесь уже все напоминало ей о тех местах, в которых она выросла и которые считала родными.

А кроме того, предстояло решать, что же ей делать дальше. В Словенске пути на Ладогу и Плесков расходились. В Чернигове между Велемом и Предславой было условлено, что воевода везет племянницу до Словенска, а здесь она ждет, пока извещенный гонцами отчим, плесковский князь Волегость, пришлет за ней людей. Велем тоже предполагал их дождаться, погостив в Словенске у родни: словенский старейшина Вышеслав приходился ему тестем, поскольку ладожский воевода был женат на одной из его дочерей, Остроладе. Но как до этой женитьбы отношения ладожской и ильмерьской знати были далеко не лучшими, так и прошедшие двадцать лет мало помогли. Полвека назад на Волхове и Ильмере правили варяги – свеи, но после их изгнания между знатными родами возникла борьба за влияние на словен и чудь. Ильмерьские роды, живущие дальше от моря, в большей безопасности, не раз уже пытались подчинить себе Ладогу, но с тех пор как ладожские воеводы завязали родственные отношения с киевскими князьями, ильмерьские старейшины были вынуждены поддерживать с ними дружбу. Два года назад Вышеслав снарядил дружину на Вуоктар-озеро, надеясь перехватить завоеванную ладожанами дань, но чудь разбила поозёр. В прошлом году две дружины столкнулись в чудских лесах и опять же дело дошло до рати, к радости несостоявшихся данников. Этой зимой было положено установить докончание на будущее: кто куда идет за данью, а может быть, и договориться о совместном походе. Все понимали, что поход объединенными силами был бы гораздо более успешен, но мало кто верил в такую возможность. Ни Велем, ни Вышеслав не согласились бы признать чужое главенство: Вышеслав упирал на то, что Велем его зять, а значит, все равно что сын, а ладожский воевода ссылался на то, что именно через его киевскую родню будет сбываться добытое в походе. К тому же Ладога располагала большей военной силой: уже много лет в ней жил варяжский князь Рерик с дружиной. Летом он на двух кораблях сторожил устье Волхова, не раз принимал битвы с «морскими конунгами», охотниками до славы и добычи, а зимой ходил по чудским рекам за данью. На Ильмере тоже не первый год подумывали о том, чтобы обзавестись наемной дружиной, но мешало старинное предубеждение против варягов.

Из Плескова приехала вся семья: и мать, княгиня Дивляна, и отчим, князь Волегость, и оба брата – Ярополк и Володислав. Все было как Предслава и ожидала: все они жалели ее, осуждали Ольга и Яромилу, чьи руки, по сути, сделали Предславу вдовой. Княгиня Дивляна даже расплакалась и плакала несколько дней, не в силах поверить, что ее родная старшая сестра, которую она почитала наравне с матерью, причинила такое горе ее единственной дочери. Но если мужчин занимала в основном судьба коростеньского стола и то, как вокняжение Свенти Ольговича повлияет на судьбу всех словенских земель и племен, то Дивляна наиболее волновалась из-за Князя-Ужа и возвращения покойницы Незваны, которая когда-то едва не погубила ее саму. Вновь и вновь она заставляла Предславу рассказывать об этом все в малейших подробностях, пытаясь угадать, чего им ждать от будущего. И в конце концов решила, что предоставить решение нужно кому-то помудрее себя – а именно, ее матери, старшей ладожской жрице Милораде Синиберновне.

– Это верно, мать-то поумнее нас всех будет! – одобрил Велем. – Поедем, стало быть, Славуня, с нами. В своем-то роду всегда лучше, кто бы говорил!

Даже теперь Дивляна и Предслава избегали обсуждать это вслух, но обе думали одно и то же: если Яромила навела порчу на родную племянницу, то, может быть, Милорада, мать киевской княгини, сумеет ее снять? Уж если не она – то больше никто!

От матери Предслава получила еще одно неприятное подтверждение того, что княгиня Яромила, похоже, не солгала. В самый последний день перед отъездом Дивомила, сомневаясь, все же сказала ей:

– Вот ты говорила, что Яруша сказала, на трижды девять лет… женская ветвь потомства нашей бабки должна быть затворена… Ведь я сама от бабки Радогневы про то же самое слышала. В ту ночь как раз, когда все случилось… Когда она… ну, та… – Дивляна выразительно двинула бровями, считая совершенно лишним произносить вслух имя Незваны, – нас хотела загубить. Бабка тогда меня спасла, из Нави вытащила, обратно в белый свет вытолкнула. И сказала, что больше приходить не сможет. Долго не сможет… Дескать, истощила она силы свои на рати с Черной Лебедью, да и за гибель дочери ее платить придется. Но воротится, когда в моем роду родится первая дева. И тоже упомняла – трижды девять. И все, больше не сказала ничего, а может, я не разобрала. я ведь сама тогда ровно на середине мосточка над Огненной рекой стояла, чудо, что это-то разобрала. А теперь ты сказала – я и вспомнила. И точно: с тех пор ни разу я моей бабки Радуши не слышала. А уж как хотела бы… – Княгиня вздохнула. – Наложен зарок на трижды девять лет. Значит, правду Яруша сказала.