Унемила больше ничего не говорила: они все обсудили вчера ночью у клетей. В одной рубашке, с распущенными волосами, которые завтра ей должны по обычаю заплести уже не в одну, а в две косы, она сейчас напоминала даже не русалку, а навку: ее лицо осунулось и выражало непривычную суровость, глаза при огоньке светильника блестели лихорадочной тревогой.

Вот она предостерегающе подняла руку. Из многоголосого шума и гула – во дворе пели на десятки разных голосов, колотили о железо, плясали с топотом и присвистом, просто орали от пьяной удали – выделилась песня, с которой жениха провожают к брачному ложу.

– выводили усталые и охрипшие женские голоса, напрасно пытаясь изобразить разудалую лихость.

Поющие подошли к двери овина вплотную, и Унемила снова легла, сложив руки на животе и глядя в темную кровлю. Дверь отворилась, и шум со двора на несколько мгновений стал оглушительно громким; кто-то вошел, дверь закрылась, и темная мужская фигура шагнула от дверного проема к ложу на поддельных снопах.

Воята неслышно сделал шаг вдогонку вошедшему и обрушил обух топора на затылок вошедшего. Голова нужна была целая, а не проломленная, поэтому он хотел пока лишь оглушить жертву. Вошедший без звука рухнул на земляной пол – но даже если бы он и успел охнуть, снаружи, за пением и шумом, никто бы ничего не услышал. Унемила отбросила одеяло и метнулась вперед; Воята оказался возле упавшего одновременно с ней, и они нетерпеливо в четыре руки его перевернули.

Унемила ахнула, Воята гневно выбранился, не стесняясь присутствия Огнедевы, поминая не только йотунову мать, но и разнообразные способы, которыми она производит на свет свое мерзкое потомство. Перед ними лежал Гудрёд.

– Ах ты сморчок нестоячий! – Унемила села прямо на пол, сжала кулаки, лицо ее исказилось, будто она сейчас заплачет.

Она имела в виду любезного мужа. Как видно, краткий отдых после застолья не помог, и Рерик не нашел сил, чтобы пойти к молодой жене и исполнить супружеский долг. А может, опасался, что это усилие его погубит. Вместо себя он прислал Гудрёда: ведь без соединения молодых на брачном ложе свадьба не будет считаться состоявшейся, вся эта суета пропадет даром. Этого Вышеня не мог допустить, а в том, что жениха заменит «почестный брат», ни беды, ни нечестья нет. Во многих родах, наоборот, считается почетным, если невесту принимает в число жен и матерей рода отец жениха или иной старейшина. И если долг Рерика исполнит его хирдман, назначенный на этот вечер «братом», – это гораздо меньшая беда, чем если невеста останется девственной. А в том, что Огнедева прежде не знала мужчин, никто в Словенске не сомневался.

Последний случай застать Рерика без дружины был потерян. Воята с невыразимой досадой посмотрел на бесчувственного Гудрёда и бросил топор наземь: эта голова Хельги не нужна и Ладоге не поможет. Для Ладоги, в отличие от молодой жены, Хрёрека сына Харальда не заменил бы сейчас и сам Дажьбог.

Унемила сидела на ложе, закрыв лицо руками и горестно покачиваясь. Ее отвага и решимость пропали даром, ей уже не избавиться от навязанного силой старого мужа. Воята подошел, сел рядом, обнял ее. Сказать было нечего: никакие слова тут не помогут и горя ее не утешат. Стараясь хотя бы выразить свое сочувствие, он поцеловал ее сперва в пробор, потом в лоб, потом в щеку; Унемила не возражала, а сама обняла его и запустила пальцы ему в волосы на затылке, ища утешения в теплых объятиях того единственного человека, кто оставался ее другом и союзником до конца.

– Бедная ты моя… – шептал Воята, покрывая торопливыми поцелуями ее лицо. – Горькая моя… милая моя… желанная…

Не встречая возражений, он быстро нашел ее пересохшие губы и впился в них с нетерпеливой страстью, которую так долго в себе копил. И Унемила ответила на его поцелуй с такой готовностью, какой он за пять лет попыток ни разу не встречал. Теперь она была уже не против, наоборот, ей незачем стало сдерживать свои чувства, которые столько лет находились под запретом. И впервые ощущая, что она готова пойти ему навстречу, Воята мигом забыл, где они находятся и зачем он сюда попал. Подхватив девушку на руки, он уложил ее на брачную постель, приготовленную для Рерика, и в нетерпении запустил руку под подол свадебной рубахи. Во время разных летних и зимних игрищ, на которых он порой встречался с Унемилой, выше колена ему никогда еще продвинуться не удавалось, но теперь его ладонь беспрепятственно проникла до бедра, и Унемила даже приподнялась, чтобы помочь ему откинуть подол. Одновременно с тем ее руки проворно скользнули под его рубаху, и он рывком развязал узел гашника, чтобы стряхнуть порты.

– пели во дворе перед овином утомленные женщины, успешно заглушив короткий болезненный стон внутри.

– Правду сказала, – шепнул Воята, переведя дух. – Меня дождалась…

– А тебе меня уж не дождаться, – отозвалась Унемила, одергивая подол и вытирая им между бедер.

– Посмотрим, – хмыкнул Воята. – Муж у тебя старый, а я молодой. Переживу авось!

– Переживи! – пожелала Унемила. – Выберись теперь живым отсюда. Коли дело наше богам не поглянулось, хоть свою-то голову целой унеси.

Последнее оказалось не таким уж трудным делом. Услышав по песням, что старшие идут «вскрывать молодых», Воята снова занял место возле двери, в темноте. Бесчувственный Гудрёд к тому времени был поднят и уложен на княжеские настилальники. Его состояние никого не удивило: набираясь храбрости, он так налился медовухой, что от него разило за три шага. Зато пришедшим к ней старухам Унемила, кусающая губы от досады, смогла предъявить несколько смазанных пятен крови на подоле свадебной рубашки. Отныне брак считался заключенным: Унемила Прибыславна, бывшая ильмерьская Огнедева, стала законной водимой женой Рерика, а он тем самым, взяв в супруги наследницу прежней княгини и воплощение богини Солонь, получил все права считаться князем этого края.

И за веселой суетой, которой все это действо сопровождалось, никто не заметил, как шатающийся пьяный ряженый вывалился из двери и пропал в предутренних сумерках. На следующий день, разбирая соломенную лежанку, челядины нашли в ней кожаный мешок, но никому и на ум не могло взойти, для чего он предназначался.

Глава 8

– И напоследок, когда Одд конунг ответил на все вопросы, рыжебородый сказал: «Не забывайте приносить жертвы три раза в год, и тогда мое благословение всегда будет с вами. Мое имя – Халоги, Высокое Пламя, и также зовусь я Хельги – Вещий. На память о нашей встрече пусть и тебя отныне зовут Халейг или Хельги. И в придачу я дам тебе мой дар: куда бы ты ни плыл, высокое пламя, невидимое для других, будет указывать тебе дорогу»…

Тот, о ком повествовалось в этой саге, ушел из Ладоги на юг много лет назад, и даже те, кто слышал это от него самого, порядком позабыли предания о его подвигах. Но племянник Одда Хельги, носивший это имя с рождения, мог рассказать о подвигах знаменитого дяди ничуть не хуже. Все любят предания, но мало кто может похвастаться тем, что состоит с их героями в ближайшем прямом родстве. Хельги сын Сванрад мог и с удовольствием пересказывал эти саги ладожанам, сидя на почетном месте в гриднице своего сбежавшего отца. Говорил он хорошо, свободно, как подобает знатному человеку, вот только постоянно вставлял в свою речь словечки, уместные только в кругу пьяных хирдманов. Даже старики поджимали губы и отворачивались: охальник! – но у него даже бровь не дергалась и красивое лицо сохраняло полнейшую невозмутимость.