Велем кивнул. Отговорка, что-де приданое не готово, годится для тринадцатилетней невесты, но не для зрелой девы шестнадцати лет. Если бы у Зарялы и впрямь до сих пор не было готово приданое, это означало бы, что она неумеха, не рукодельница, которую замуж вообще брать не стоит. Но Велем не винил Зарялу. Она-то была готова идти замуж, но ее отец оказался не готов отдавать дочь, не выменяв ее на другую. Однако Ольг, при всем его хитроумии, имел четкие понятия о чести и ни в коем случае не взял бы слово назад. Он стремился лишь выиграть время, за которое изыщет способ обернуть дело к своей пользе.

Предславе никто не препятствовал уехать с Велемовой дружиной, и не только Яромила, но и сам Ольг при прощании в Киеве обходились с ней ласково, будто убеждая забыть причиненное зло. Но она закрыла для них свое сердце, хоть и чувствовала стыд и неловкость – ведь это была ее ближайшая родня. Что-то встало между ними – что-то трудноуловимое, но мощное, чего она даже за четыре года жизни в княгинях не осознала полностью.

Сестра матери, ее муж и их сын не позволили ей, Предславе, иметь детей, покрыли позором бесплодия, а потом и вовсе лишили супруга. Осознав, что Володыня погублен руками братца Свенти, она заново принялась рыдать от горя, жалости и жестокой обиды. Володыня не заслуживал такого конца, и она все-таки прожила с ним четыре года – ее не могло оставить равнодушной совершенное по отношению к нему предательство.

– Они, Ольг со Свентей, самый мягкий способ выбрали, – утешал ее Белотур, с отеческой лаской поглаживая по спине. – Могли ведь и похуже чего придумать. Засаду подстроить. Или приказать своим в деревлян стрелять, а потом сказали бы, что обознались. И такое бывает. А тут Свентя Володыню только раздразнил. У него выбор оставался, и он сам его сделал. Мог бы и не лезть на рогатину – глядишь бы, жив остался.

– Надолго ли? – всхлипывала Предслава. – Уж коли они решила, что Воло… ды… Володыне не жить, так шелкова ли петля, пенькова ли – все одно петля…

Черниговская свадьба из-за всего этого вышла не слишком веселой, даже бедная Придиса имела подавленный вид и посматривала на родню как-то беспомощно. Она была ни в чем не виновата, но, глядя на нее, Предславе вспоминались упреки, которые Заряла бросала Вояте в день сватовства. А ведь Заряла была права: это ее мать, Ведислава Дировна, имела все права быть старшей женой Ольга в Киеве и княгиней Русской земли. Но он сделал княгиней Яромилу, совершенно чужую здесь, и оказывал ее дочери явное предпочтение во всем.

С Зарялой они до отъезда из Киева больше не виделись. Просватанной невесте полагается сидеть дома и не мелькать на людях, и Заряла, обреченная ехать в такую даль от родного дома и матери, дулась на весь свет.

Она не знала о том, что самые ее неприятные опасения могли бы и сбыться. Как-то в Чернигове, во время свадебных торжеств, Велем, медовухой и веселыми песнями приведенный в особенно благодушное настроение, обнял Вояту за плечи и спросил – как и у него самого его собственный отец однажды двадцать лет назад:

– А ты-то когда женишься?

– Да я… – Воята посмотрел куда-то в сторону. – Я, вуюшко, видно, вовсе веденицу брать не стану. Есть Юлука, чтобы неспособным не считали, – и будет с меня.

– Почему? – Велем удивился. – Засиделся ты у меня в отроках, это правда, но не навек же! я тебе невесту найду хорошую!

– Не надо, вуюшко! – душевно попросил Воята. – Спасибо за заботу, да только не надо мне невесты.

Что-то в его голосе насторожило Велема: чувство отречения, будто скрытая тоска по чему-то недоступному, из-за чего все прочее не в радость. Остаться неженатым племянник, здоровый парень, никак не мог – позор и ему, и всему роду. Что-то здесь не так. Этому странному упрямству должна быть весомая причина. И Велем мог подумать только одно. В памяти всплыли кое-какие наблюдения… и он сгреб сестрича за грудки, поднял и не шутя припечатал спиной к стене.

– Так что же ты молчал? – рявкнул он. – Что же ты не сказал-то? Что я тебе, вуй родной или зверь лесной? Сказал бы, я бы…

– Помилуй, батько! – Воята почти висел, расслабившись и опустив руки с совершенно несвойственной ему покорностью, поскольку вуй имел право вздуть его как угодно. Но признаваться он не собирался – пусть хоть колотит…

– Да если тебе меньшая Ольговна нравится, сказал бы! я бы тебе ее сосватал! Ты и отцовским родом не хуже, и по матери…

– Нет, вуюшко! – смеясь от облегчения, завопил Воята, поняв, что воевода заподозрил его вовсе не в том, в чем он был действительно виноват. – Не нравится мне меньшая Ольговна!

– Врешь! – Велем шмякнул его спиной о стену, но довольно бережно – для убедительности. – я ведь видел, дурень, как ты с ней – то во дворе, и на свадьбе, и целоваться к ней все норовил! И на сватовстве она как пошла за тобой – будто овечка! Мне бы хоть на ум взошло! Коли так, то пока Ольг здесь – давай я с ним поговорю, будем за тебя брать.

– Не надо, вуюшко! – стонал Воята, не зная, как отделаться от этой заботы о его счастье.

– Гостята ее не видел никогда, может, она ему и не понравится, да и моложе он, обождет еще с годок, пока другую найдем. Что за радость, если она жить будет за ним, а коситься на деверя? Потом еще подеретесь – надо мне такие игрища в роду!

– Помилуй, батько!

Так их и застала вошедшая в избу Предслава – в Чернигове Велемова дружина стояла на гостином дворе, построенном еще саварами, и Предслава жила с ними, поскольку не хотела пользоваться гостеприимством черниговских князей. В первый миг она испугалась, похолодела и чуть было не кинулась прочь, но Велем, обернувшись и увидев ее, не рассердился еще сильнее, а наоборот, просветлел лицом и окликнул:

– Славуня! Поди сюда! Ты уж, верно, знаешь, что у этого молодца за тоска на сердце!

– Что за тоска? – с беспокойством спросила Предслава, взяв себя в руки и подходя к ним.

– Не втрескался ли он в меньшую Ольговну? Отпирается, но ты хоть мне скажи! Если да, то за него будем брать. А то, говорит, веденицу не хочу брать, а почему, не говорит.

– Нет. – Предслава, просияв от радости, подошла к ним, обняла Велема и оторвала от Вояты. Тот ухмыльнулся и подмигнул ей за плечом вуя. Она уж точно знала его «тоску». – Ему не нравится Заряла. Просто ему трудно: где бы взял невесту, там не отдадут, а где отдадут, там сам не возьмет.

– Да уж я понимаю… – Велем почесал в затылке. – Но что же теперь… Он ведь в своем роду последний… Не женится – так и сгинут Хранимировичи, будто не было. Одни басни останутся.

– Не сгинут, чуры не попустят. – Предслава взяла Вояту за руку. – Он еще молодой.

– Но тебе, вуюшко, спасибо! – Воята поклонился Велему, потом обнял его.

– Да что там… сам знаешь… ты мне как второй сын…

Они действительно были настолько похожи, что не только Заряла принимала Вояту за родного Велемова сына. Не только во внешности, но и в чем-то большем у них сказывалась общая кровь. Оба они были уверенными, упорными, толковыми и решительными людьми, но Предслава скоро стала замечать между ними и разницу. Велем был более открыт, прямодушен и дружелюбен; все его мысли и побуждения легко находили дорогу наружу, и только возраст и опыт научили его сдерживаться. Воята, напротив, был более замкнут и обнаруживал свои чувства только перед самыми близкими людьми. Если воевода, человек прямой, от других тоже ждал прямоты и узнавал врагов или опасность, только когда они встанут перед ним во весь рост, то Воята везде и всегда держался отчасти настороже, словно бы краем глаза оглядывался, а краем уха прислушивался, как чуткий сторожевой пес.

Обо всех этих делах Предслава часто думала, много говорила с Воятой и Велемом, но до сих пор не знала, как соберется с духом рассказать матери о том, что ее родная старшая сестра, которую она всю жизнь так почитала, сделала с ней, ее единственной дочерью. Испорченную лелёшку она везла с собой, пока не решив, что с ней делать, но чем дальше они уезжали от Киева, тем более диким казалось все случившееся, и порой Предславе мнилось, будто это сон. Но какой уж тут сон! Она ведь не в Коростене, ждет мужа из полюдья. Она уже за тридевять земель, одолевает снежные заносы в еле ползущих санях – по Днепру, по Ловати, по Волхову. Привыкла ночевать не раздеваясь в чужих банях и овинах и сама не знает, где теперь будет ее дом. В Плескове? В Ладоге? Но уж точно не в Коростене, не в Переяславле и вообще не в Русской земле.