– Может, не пойдешь? – К Утушке шагнула Ведома и взяла ее за руку. – Куда тебе, такой молоденькой! Уж коли мужики боятся и бабам идти, так нас бы послали, старых! Мы свое отжили, а тебе еще бы жить да жить, де…

Она хотела сказать, «детушек растить», но вспомнила, что Утушка, скорее всего, уже овдовела, но даже не видела тела мужа, чтобы оплакать свою участь и похоронить его. И если Братилы действительно нет в живых, то какие уж тут детушки?

– Нет, мне надо идти! – ответила Утушка. – Муж мой… А вдруг он там? Вдруг он у них? Или хотя бы буду знать… Не держи меня, мать. я пойду. Он мне родич кровный. Если он… Если послушает кого, то только меня. Мне надо идти.

Было видно, что она убеждает сама себя, разрываясь между вполне оправданным страхом и такой же очевидной необходимостью – выйти за стены крепости, за реку, в стан новоявленного дракона…

– Тогда да пребудет с тобой мать наша Макошь и чуры! – Ведома сделала над ней благословляющий знак. Его повторили за ней стоявшие по бокам ее сестры, Льдиса и Олова. – Да укроют тебя боги от всякого зла, да наделит тебя силой земля наша родная…

И вот ворота крепости открылись и на пологий спуск ступили несколько женщин. Дождь еще продолжался, хотя и поутих, перейдя в мелкую морось. Первой шла Утушка, а за ней Велерада и ее дочь Олова. Старуха была одета в белую вздевалку, две молодые женщины – в более яркие наряды, расшитые красной нитью и отделанные полосками шелка – красного, желтого, зеленого. Серебряные украшения и пестрые бусы – стеклянные, сердоликовые, хрустальные – тоже давали знать об их высоком положении.

Появление этой троицы не осталось незамеченным. К тому времени как они прошли пару сотен шагов, отделявших ворота крепости от моста через Ладожку, на той стороне уже собралась целая толпа. Послышался изумленный гул: вероятно, урмане ждали, что к ним явится посольство, но вот что оно состояло из одних женщин – этого никто предвидеть не мог.

Утушка ступала весьма уверенно, и по мере приближения к мосту, хоть внутри все сжималось от леденящего чувства близости бездны, ее шаг не замедлялся, а голова была все так же гордо поднята. Если бы перед ней была настоящая Забыть-река, она и туда пошла бы, имей лишь надежду найти там своего мужа, с которым не успела прожить и года, и вернуть его назад. Единственное, что сейчас ее смущало, – как узнать того, с кем предстоит говорить? В ходе битвы ладожане не поняли, кто был предводителем вражеского войска. Большинство указывало на мужчину с ростовым топором и рыжей бородой, иные – на плечистого великана, шедшего прямо под стягом серебряного волка. Будто дух, Хельги сын Сванрад, был совсем рядом, но не позволял себя увидеть. Возможно, его узнал Рерик, но раненый дед, когда Утушка робко задала ему этот вопрос, лишь опустил веки и ничего не ответил. Ей предстояло самой понять, кто он – ее близкий кровный родич и ее злейший кровный враг. Собственный опыт ничем не мог ей помочь: когда Хельги с матерью единственный раз приезжал сюда, ему было пять лет, а ей – меньше года от роду, поэтому сейчас дядя и племянница были совершенно новыми друг для друга людьми.

В толпе мужчин за мостом заметно было движение, мелькнул стяг с серебряным волком, который Утушка уже видела со стены, и вот вперед вышли трое. Двоих из них она узнала по описаниям ходивших в сражение ладожан: высокий зрелый мужчина с рыжей бородой и второй, великан сложением, но молодой, с грубоватыми чертами лица и довольно грозный видом. Взгляд ее заметался: этот или другой?

И тут вдруг она заметила, что между этими двумя стоит третий. Ниже ростом, чем они оба, одетый в странную рубаху из разноцветных лоскутов, он был бы похож на нищего побирушку, но этому противоречил меч на плечевой перевязи и шлем, что могут себе позволить лишь знатные и состоятельные люди. Одной рукой он держался за древко копья выше своей головы, отчего даже при среднем росте приобретал внушительность, а вторую с показной небрежностью опустил на рукоять меча. И сердце Утушки стукнуло, подсказывая: это он! Лица его под шлемом с полумаской она не могла как следует рассмотреть, но по фигуре было видно, что это человек молодой – такой, каким и должен быть младший брат ее отца.

А пока Утушка приближалась, урмане с не меньшим любопытством рассматривали ее. Похожая на свою мать-ирландку, она была невысокого роста и легкого сложения, с чертами лица тонкими и правильными, недостаточно выразительными, чтобы их можно было назвать красивыми, но определенно миловидными. От Дарфине она унаследовала светло-карие глаза, а от Хакона – темные брови. Рядом со зрелой женщиной Оловой и тем более старухой Велерадой она смотрелась совсем девочкой, но держалась так величаво, что, как ни странно, малый рост, худоба и юная внешность лишь подчеркивали ее высокое положение.

В воде под мостом лежал обгоревший остов телеги, с помощью которой ладожане прикрыли свое отступление; она сейчас казалась той лодкой, на которой сам Велес перевозит души с живой стороны на мертвую.

Вот три посланницы ступили на мост, приблизились на десяток шагов к дальнему его концу и остановились: дальше надо было подняться по откосу, но мужчины наверху стояли к его краю вплотную, и Утушка застыла над текучей водой, снизу вверх глядя на человека, в котором угадала своего родича и убийцу своего отца. Ее била дрожь от волнения, зубы сжимались от чувства бессильной ненависти и негодования. В голове билась мысль: если он не пощадит и племянницу, то, по крайней мере, очень скоро она в ином мире снова встретится с матерью, с отцом… а может, и с мужем тоже.

– Похоже, к нам вышли три норны этой земли – дева, женщина и старуха! – воскликнул мужчина с рыжей бородой, опирающийся на ростовой топор. – Кто вы такие, женщины?

– Мое имя – Ауд, я дочь Хакона сына Хрёрека, – на северном языке ответила Утушка. – я пришла, чтобы говорить с мо… с вождем этого войска… Хельги сыном… сыном… – Она не знала, имеет ли право назвать его сыном своего деда. – Хельги, сыном Сванрад и Хрёрека. Кто из вас…

– Это я. – Стоявший в середине сделал небольшой шаг вперед. – Я – Хельги сын Сванрад. Так ты – дочь Хакона сына Хрёрека? Почему ты получила такое имя, неизвестное в нашем роду?

– Я получила имя в честь древней королевы Альдейгьи, жены Ингвара Старого, который был первым конунгом этой земли. – Утушка слегка растерялась: не такого вопроса она ожидала, но тем не менее ответила: – Дивинец – это его могила.

– Но разве ты в родстве с ним?

– Нет, но мой отец хотел показать, что считает себя связанным с этой землей.

– Это не делает тебя настоящей королевой. Есть ли здесь женщины более знатные, чем ты?

– Более знатные? – Утушка в растерянности обернулась к Велераде, которая считалась одной из самых знатных женщин Ладоги, ибо происходила из Любошичей, здешнего «старшего рода».

– В Альдейгье есть королева? – снова спросил Хельги.

– Есть одна женщина, которая может называться королевой, – подала голос Олова. – Женщина, которая происходит от самого знатного здешнего рода и была женой одного конунга на юге.

Она сразу поняла, кого имеет в виду пришелец. Олова, как и другие волхвы, уже знала о предсказании Гневаши и не удивилась тому, что Хельги спрашивает о женщине, которую еще не видел.

– Это на ней Хрёрек конунг хотел жениться, чтобы получить власть над этой землей?

– Да.

– Откуда ты знаешь? – воскликнула изумленная Утушка.

– Я все знаю, – с небрежной уверенностью отозвался Хельги. – Если уж никто из здешних мужчин не имеет смелости выйти мне навстречу и приходится вести переговоры с женщинами, я буду говорить только с королевой этой земли. Брат моей матери, Одд Хельги, делал так, и это принесло ему славу и удачу. Возвращайся, дочь Хакона.

– Но ответь мне сначала, жив ли мой муж, Братила сын…

– Я буду говорить только с королевой, – повторил Хельги, а потом повернулся и пошел прочь.

Настала ночь, но не принесла ни тишины, ни покоя. В переполненной крепости люди были не только во всех постройках, но и лежали на мокрой земле двора; многие спали сидя, потому что даже лечь было негде. Все понимали, что долго так не просидеть: день-другой от силы, а потом теснота, скученность, недостаток припасов заставят открыть ворота. Тем не менее воеводы старались держать уцелевшие остатки дружины в готовности к новой битве; на верхней площадке каменной стены горели факелы, переговаривались хирдманы. Но даже в воротной башне, сколь ни тесно там было, ночевали вповалку женщины и дети самых знатных ладожских семей, выгнанные бедой с собственных дворов.